Луна желтым глазом следит за пустым перроном. Вот подходит поезд - из него легко выпрыгивает всего один человек. Несмотря на холод - ведь январь в этом году морозный - он с непокрытой головой, в плаще.
Штаны из "чертовой кожи" и потертые сапоги с высоким берцем дополняют его образ.
Он закуривает: дым вырывается изо рта поочередно с морозными "дышками".
Похоже, холод его не слишком волнует, да и не спешит никуда.
Короткий "ёжик" волос словно припорошен инеем - человек совершенно седой, но брови - чернее ночи.
Он чисто выбрит (хоть и неудобно бриться в поезде, но так он привык), глаза - застывшие серые лужицы с корочкой льда. И нельзя сказать, какого цвета они были раньше - выцветшие совершенно радужки почти белые, как у слепого.
Он несколько раз проводит ладонью по волосам, и, приняв какое-то решение, разворачивается и быстрым шагом уходит в тьму переулков.
Любопытная луна видит его только через десяток минут - в другой части небольшого городка, курящего, словно в нерешительности у подъезда семиэтажного дома.
Лицо его кривится, словно он сдерживает слезы.
"Дома," - шепчут его губы. "Я наконец-то дома".
Городок спит, тускло светят фонари сквозь пелену тумана. Без предупреждения, резкими порывами начинает раздувать вьюгу ветер.
Почти наощупь он находит дверь, короткий писк разблокированного замка - он поднимается по лестнице, неспешно, стряхивая снег.
На седьмом этаже перед дверью, что полированным деревом отражает его силуэт, ненадолго замирает, стремясь унять биение сердца.
Ключ тихонько проворачивается в скважине, язычок замка неспешно покидает паз.
Он не включает свет в прихожей, лишь только снимает плащ и оборачивается к вешалке, как за спиной звучат тихие, мягкие шаги.
"Айли" - выдыхает он ее имя на финский манер.
"Цепеш".
Еще миг - и она прижимается к нему, прячет лицо на груди, вдыхает и не может надышаться его запахом.
Он обнимает её, нежно, словно ребенка.
"Она совсем не изменилась с нашей первой встречи, только еще больше похорошела, что казалось невозможным - уже тогда была божественно прекрасна".
"Он все так же пахнет табачным дымом, а кожа еще сильнее огрубела. И вправду, скоро будет совсем как у дракона".
Он подхватывает ее на руки, несет на кухню, где слабо горит настольная лампа.
Кружка - давно остывший кофе, кипа книг и несколько тетрадей.
"Ты снова не спишь ночами?"
"Я ждала тебя, знала, что сегодня приедешь".
"Откуда? Даже я не знал".
Вопрос остается без ответа.
Он любуется своей Айли - рыжей, янтарноглазой. Перебирает тонкие пальцы, жалеет, что кожа его так груба - не поцарапать бы ее нежной, как у новорожденного, кожи.
Они молчат долго, почти до рассвета.
Даже луна, смутившись, закрывается тучей, чтобы не мешать им, не видевшим друг друга долгих четыре года.
"Надолго ты?" - задает она вопрос, мучающий ее с момента встречи.
"Четыре дня. Потом - нас куда-то отправят".
Она молчит, пальцы, коснувшись его волос, отдергиваются, как от горящих углей.
"Давай это будет крайний контракт? А потом ты останешься с нами?" - тихонько просит она.
"Хорошо".
Они молчат.
"Как она?"
"Скучает по тебе, каждый вечер и каждое утро спрашивает, когда приедешь. Ведь она тебя почти не помнит. Только фото".
"Мечты должны иногда сбываться, иначе было б совсем несправедливо".
"Куда ты уедешь?"
Он молчит, только отводит взгляд.
"Я сам не знаю. Донбасс, может, Сирия или Кавказ. Но скорее всего - Афган."
Она вздрагивает, хоть для них это страшное слово - пока всего лишь слово.
"Будь аккуратен?"
"Конечно. Мне есть, к кому возвращаться и ради кого жить".
Их прерывает шлепанье босых ножек по голому полу, словно идет маленький утенок, только выбравшийся из воды.
"Мама, когда он приеде... Папка!!!"
Он осторожно обнимает прилипшее чудо, что только что тепло кулачком сонные глаза, а сейчас, широко распахнув их, - прижалась, так же, как несколько часов назад прижималась та, что сидит напротив и смеется счастливым смехом.
"Кузнечик, не обижайся," - он ерошит ее золотистые волосики, что так похожи на пух одуванчика, - "я уеду, в последний раз. Потом никогда-никогда не оставлю вас".
Она по-взрослому морщит лоб и серьезно кивает. Не выдержав, бросается к нему снова.
"А у кого две самые лучшие девочки на свете?" - квартира наполнена смехом, счастливыми голосами, визгом и приятными хлопотами.
Вечером, осторожно высвободив палец из детской ручонки (второй она крепко прижимает к себе подаренное утром медвежонка - потешного, сшитого из лоскутков и с разными глазами), он выходит из комнаты, оставив гореть ночник.
"Первый раз она уснула с улыбкой".
"Надеюсь, ты сегодня уснешь так же".
"А ты дашь мне спать, проклятый? Небось соскучился по моей крови, Цепеш?"
Она смеется тихонько и валит его на постель.
Следующий день радует замолкший было из-за метели город оттепелью, и они на весь день выбираются в парк.
Он счастливо смеется, из глаз его совершенно исчезает не покидающая в последние четыре года затаенная боль.
Ночью она проводит пальцам по рубцам на его теле - груди, животе, шее.
"Откуда?" - спрашивают ее глаза.
"Таджикистан, три года назад - засада. Донбасс, прошлый год - городские бои".
Он стремится в оставшиеся два дня успеть как можно больше - жаль в сутках так мало времени.
"Я буду считать часы. Вот, возьми".
Она протягивает ему свернутый вчетверо листок. В правом углу - отпечаток детской ладошки, остальной лист занимает картинка: посередине золотистый одуванчик с ручками-ножками, левой рукой держит руку рыжей копны волос, из глубины которых блещут два карих глаза, правой - руку черного силуэта, что нарисован с особым тщанием. "Папа я и мама" - сообщает корявая подпись.
"Я сберегу". - обещает он. "Прости, что опять уезжаю".
"Во сколько уходит поезд?"
"Половина пятого. У нас есть немного времени."
Они пытаются насытиться друг другом - без надежды на успех, зная, что и тысячи лет им будет мало.
В четыре часа он, одетый точно так же (словно только зашел в квартиру), аккуратно губами касается лба, откинув пушок золотистых волос, обнимает свою Айли.
"Я вернусь, чего бы ни стоило".
"Я дождусь, ты знаешь".
Он уходит в метель, что воет так же, как и четыре дня назад.
Круг замкнулся.
Комментариев нет:
Отправить комментарий